Анна Ахматова

Судьба Анны Ахматовой
Я родилась 11 (23) июня 1889 года под Одессой (Боль¬шой Фонтан). Мой отец был в то время отставной инже¬нер-механик флота. Годовалым ребенком я была перевезена на север — в Царское Село. Там я прожила до шестнадцати лет.
Мои первые воспоминания — царскосельские: зеленое, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло впоследствии в «Царскосельскую оду».
Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет — древний Херсонес, около которого мы жили.
Читать я училась по азбуке Льва Толстого. В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, я тоже начала говорить по-французски.
Первое стихотворение я написала, когда мне было один¬надцать лет. Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина («На рождение порфирородного отрока») и Некрасова («Мороз, Красный нос»). Эти вещи знала наизусть моя мама.
Училась я в Царскосельской женской гимназии. Снача¬ла плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно.
В 1905 году мои родители расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество беспомощных стихов... Последний класс проходила в Ки¬еве, в Фундуклеевской гимназии, которую и окончила в 1907 году.
Я поступила на юридический факультет Высших жен¬ских курсов в Киеве. Пока приходилось изучать историю права и особенно латынь, я была довольна; когда же пошли чисто юридические предметы, я к курсам охладела.
В 1910 (25 апреля ст. ст.) я вышла замуж за Н. С. Гу¬милева, и мы поехали на месяц в Париж.
Прокладка новых бульваров по живому телу Парижа (которую описал Золя) была еще не совсем закончена (бульвар Raspail). Вернер, друг Эдисона, показал мне в «Taverne de Panteon» два стола и сказал: «А это ваши социал-демократы, тут — большевики, а там — меньшеви¬ки». Женщины с переменным успехом пытались носить то штаны (Jupes-culotes), то почти пеленали ноги (Jupes-en-travees). Стихи были в полном запустении, и их покупали только из-за виньеток более или менее известных худож¬ников. Я уже тогда понимала, что парижская живопись съела французскую поэзию.
Переехав в Петербург, я училась на Высших историко-литературных курсах Раева. В это время я уже писала стихи, вошедшие в мою первую книгу.
Когда мне показали корректуру «Кипарисового ларца» Иннокентия Анненского, я была поражена и читала ее, забыв все на свете.
В 1910 году явно обозначился кризис символизма, и начинающие поэты уже не примыкали к этому течению. Одни шли в футуризм, другие — в акмеизм. Вместе с моими товарищами по Первому Цеху поэтов — Мандельш¬тамом, Зенкевичем и Нарбутом — я сделалась акмеисткой.
Весну 1911 года я провела в Париже, где была свиде¬тельницей первых триумфов русского балета. В 1912 году проехала по Северной Италии (Генуя, Пиза, Флоренция, Болонья, Падуя, Венеция). Впечатление от итальянской живописи и архитектуры было огромно: оно похоже на сновидение, которое помнишь всю жизнь.     В 1912 году вышел мой первый сборник стихов — «Вечер». Напечатано было всего триста экземпляров. Кри¬тика отнеслась к нему благосклонно.
Первого октября 1912 года родился мой единственный  сын Лев.
В марте 1914 года вышла вторая книга — «Четки».  Жизни ей было отпущено примерно шесть недель. В начале  мая петербургский сезон начинал замирать, все понемногу разъезжались. На этот раз расставание с Петербургом ока¬залось вечным. Мы вернулись не в Петербург, а в Петро¬град, из XIX века сразу попали в XX, все стало иным, начиная с облика города. Казалось, маленькая книга лю¬бовной лирики начинающего автора должна была потонуть в мировых событиях. Время распорядилось иначе.
Каждое лето я проводила в бывшей Тверской губернии, в пятнадцати верстах от Бежецка. Это не живописное место: распаханные ровными квадратами на холмистой местности поля, мельницы, трясины, осушенные болота, «воротца», хлеба, хлеба... Там я написала очень многие  стихи «Четок» и «Белой стаи». «Белая стая» вышла в  сентябре 1917 года.
К этой книге читатели и критика несправедливы. Почему-то считается, что она имела меньше успеха, чем  «Четки». Этот сборник появился при еще более грозных обстоятельствах. Транспорт замирал — книгу нельзя было послать даже в Москву, она вся разошлась в Петрограде. Журналы закрывались, газеты тоже. Поэтому в отличие от «Четок» у «Белой стаи» не было шумной прессы. Голод и разруха росли с каждым днем. Как ни странно, ныне все эти обстоятельства не учитываются.
После Октябрьской революции я работала в библиотеке  Агрономического института. В 1921 году вышел сборник моих стихов «Подорожник», в 1922 году — книга «Anno Domini».
Примерно с середины 20-х годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься архитектурой старого Петербурга и изучением жизни и творчества Пушкина. Результатом моих пушкинских студий были три работы — о «Золотом петушке», об «Адольфе» Бенжамена Коистана и о «Каменном госте». Все они в свое время были напечатаны.
Работы «Александрина», «Пушкин и Невское взморье», «Пушкин в 1828 году», которыми я занимаюсь почти
двадцать последних лет, по-видимому, войдут в книгу «Гибель Пушкина».
С середины двадцатых годов мои новые стихе почти перестали печатать, а старые — перепечатывать.
Отечественная воина 1941 года застала меня в Ленинграде. В конце сентября, уже во время блокады, я вылетела на самолете в Москву.
До Мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В  Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий жар древесная тень и звук воды. А еще я узнала, что такое  человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела.
В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград.
Страшный призрак, притворяющийся моим городом, так поразил меня, что я описала эту мою с ним встречу в  прозе. Тогда же возникли очерки «Три сирени» и «В гостях  у смерти» — последнее о чтении стихов на фронте в Териоках. Проза всегда казалась мне и тайной и соблазном. Я с самого начала все знала про стихи — я никогда ничего не знала о прозе. Первый мой опыт все очень хвалили, но я, конечно, не верила. Позвала Зощенку. Он велел кое-что убрать и сказал, что с остальным согласен. Я была рада. Потом, после ареста сына, сожгла вместе со всем архивом.
Меня давно интересовали вопросы художественного перевода. В послевоенные годы я много переводила. Перевожу и сейчас.
В 1962 году я закончила «Поэму без героя», которую писала двадцать два года.
Прошлой зимой, накануне дантовского года, я снова услышала звуки итальянской речи — побывала в Риме и на Сицилии. Весной 1965 года я поехала на родину Шекспира, увидела британское небо и Атлантику, повидалась со старыми друзьями и познакомилась с новыми, еще раз посетила Париж.
Я не переставала писать стихи. Для меня в них — связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической история коей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных.
Ахматова никогда не занималась экспериментаторством в области стихосложения, она просто писала стихи. Ахматова опиралась в своем творчестве не на современную поэзию, а на произведения Пушкина.
Державина. Наиболее ярко эта особенность представлена в сборнике «Anno Domini» (1921-1922). Технически многие стихи Ахматовой, того периода отличаются устойчивой классической композицией, полновесно-медлительным ритмом (преобладание пяти- и шестистопных ямбов), строгой чеканностью слов, появлением описаний и рассуждений. Однако, в том же 1921 году Ахматова начинает понемногу отходить от строгих классических форм, в ее стихах чувствуется большая легкость и гибкость техники, анапесты и хореи вытесняют александрийский стих, открываются новые возможности словесных построений.
В небольших по объему (всего в три-четыре строфы) стихах описываются иногда события нескольких лет и даже всей жизни. Ахматова своим творчеством подтвердила сказанную Чеховым фразу о том, что «краткость — сестра таланта».
Для того ль тебя носила
Я когда-то на руках,
Для того ль сияла сила
В голубых твоих глазах!
Вырос стройный и высокий,
Песни пел, мадеру пил,
К Анатолии далекой
Миноносец свой водил.
На Малаховом кургане
Офицера расстреляли
Без недели двадцать лет
Он глядел на Божий свет. Трагедия всей жизни рассказана в одном небольшом стихотворении.
Нередко миниатюры Ахматовой были, в соответствии с ее излюбленной манерой, не завершены и походили на случайно вырванную из целого романа страницу или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца и заставляющая читателя додумывать то, что происходило между героями ранее.
«Поэзия Ахматовой - сложный лирический роман. Мы можем проследить разработку образующих его повествовательные линии, можем говорить об его композиции, вплоть до соотношения отдельных персонажей. При переходе от одного сборника к другому мы испытывали характерное чувство интереса к сюжету — к тому, как разовьется этот роман» (Б. Эйхенбаум).
В стихах Ахматовой практически нет диалогов, а значит нет дискуссий и споров, а лишь чувства и эмоции.
В творчестве Ахматовой встречается много стихов-пророчеств, стихов-молитв, похожих на заклинания. Даже в названии одного из ее сборников — «Четки», слышится что-то колдовское.
Опять поминальный приблизился час
Я вижу, я слышу, я чувствую вас
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мной.
В 1910 году Н. Гумилев напишет о своей жене:
Из города Киева. Из логова Змиева
Я взял не жену, а колдунью...
Поэзия Ахматовой неотрывна от жизни.
Ахматова описывает конкретные жизненные реалии, а не уносит читателя в заоблачные дали. Она затрагивает в своих произведениях проблемы, которые действительно волнуют людей. Особенно это свойство ахматовской поэзии проявляется в годы войн и потрясений.
Стихи Ахматовой изначально предназначены для узкого круга, а не обращены к большим массам народа.
Стихи Ахматовой — это прежде всего стихи о себе, о своих проблемах, чувствах переживаниях. В них нет громких лозунгов, воззваний, они ни к чему не призывают и не агитируют.
Широкое использование аллитераций, эпитетов, метафор:
Уже кленовые листы
На пруд ложатся лебединый
И окровавлены кусты
Неспешно зреющей рябины
Особое отношение к слову память.
Слово «память» — одно из ключевых в творчестве Ахматовой, важнейший этический компонент. («Память о солнце в сердце слабеет...», «Памяти друга»).
Ориентация на жанр баллады.
Ахматова тяготеет к лирической новелле с неожиданным, часто прихотливо-капризным концом психологического сюжета и к особенностям лирической баллады, жутковатой и таинственной («Новогодняя баллада», «Сероглазый король»). Обычно ее стихи — начало драмы, или только ее кульминация, или еще чаще финал и окончание.
Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
………………………………….
А за окном шелестят тополя
«Нет на земле твоего короля».
Вся палитра красок в поэзии, особенно синий и голубой.
На стихи Ахматовой «Сероглазый король» А. Вертинский написал песню, которую с успехом исполнял на фоне черного бархатного занавеса, на котором были изображены две скрещенные руки. На тему поэмы «Реквием» композитор Э. Раздолина сочинила музыку.
Цикличность, формирование стихов-циклов.
Внимание к деталям главная особенность поэтики Ахматовой. Ахматова выражает через самые незначительные детали свои мысли чувства, свой внутренний мир. Конкретная вещь, четкие материальные контуры, цвета, запахи, штрихи, обыденно обрывочная речь - все это не только не только бережно переносила Ахматова в стихи, но это и составляло их особенное существование, придавало им дыхание и жизненную силу. Уже современники Ахматовой заметили, играла в прерывающийся голос героини, переживающей трагедию любви. Особенно сильное впечатление производит последняя строка третьей строфы. Она в середине прерывается паузой, вероятно от сдерживаемого рыдания.
В стихотворении использовано не много изобразительных средств, но все они очень точно подчеркивают драматизм происходящих событий. Метафора «…шепот осенний» рождает ассоциации с горем, слезами, концом лета-счастья. Свечи, горящие «равнодушно-желтым огнем», а желтый цвет — это цвет разлуки.
Так в экономном на художественные средства стихотворении заключена целая повесть о жизни героини и о трагедии последней встречи.